«Сегодня я буду выступать в роли злого следователя», — объявила профессор географического факультета Московского государственного университета  Наталья Зубаревич участникам ноябрьской конференции «Инвестиционные проекты Большого Урала» (Екатеринбург). Доклад действительно произвел эффект холодного душа. Наталья Зубаревич убеждала аудиторию в том, что ни о каком сопоставимом уровне жизни в регионах не может быть речи: экономика концентрируется в зонах естественных преимуществ,  усиливая неравенство регионов и их социальных возможностей. Такая позиция контрастирует с оптимизмом рапортов о росте ВВП и выравнивании уровня бюджетной обеспеченности в регионах России. Мы пригласили Наталью Зубаревич в редакцию журнала «Эксперт-Урал», чтобы подробнее поговорить на эту тему.

Не на равных

— Наталья Васильевна, вы утверждаете, что региональные различия в России растут. На чем основано это убеждение?

— Это не убеждение, а результаты расчетов. На Москву приходится более 22% суммарного валового регионального продукта, и за десять лет эта доля значительно выросла. Увеличивается вклад Тюменской области — за счет нефтегазодобывающих автономных округов, точнее высоких цен на нефть. Суммарно два лидера дают более трети ВРП всех регионов страны. Зоной ускоренного роста стала агломерация Санкт-Петербурга, в ней более динамично развивается Ленинградская область. В 2000−х годах ускорились южные приморские регионы, а теперь их динамику поддержит подготовка Олимпиады. Получается, что у нас быстрее развиваются три типа регионов: крупнейшие агломерации, экспортно-сырьевые и приморские с выгодным положением на путях торговых потоков. Они получают больше всего инвестиций, и это поддерживает опережение.

Регионы, традиционно считающиеся более или менее сильными, не успевают за лидерами. Только в Татарстане и Свердловской области динамика роста ВРП за годы экономического подъема была выше среднероссийской. Но по динамике промышленного производства (если считать к 1990 году) ни Свердловская, ни Челябинская области не дотягивают до среднероссийского уровня: таким сильным был кризисный спад. Поэтому бытующее мнение о высоких темпах промышленного роста относительно: Урал до сих пор не завершил восстановительный этап. Дальний Восток экономически становится все более дальним, у него самые низкие темпы. Прогрессирующее экономическое неравенство регионов отражается и на уровне социальной обеспеченности, при этом центр не в силах компенсировать отставание.

— Что делать?

— Федеральная помощь слаборазвитым регионам необходима, но для роста конкурентоспособности страны нужны приоритеты развития. И здесь — выбор: либо по-советски осваивать все новые природные ресурсы востока и громко лоббировать суперпроекты, либо использовать мировой опыт и стимулировать модернизацию сложившихся центров, расширение зон роста на основе естественных преимуществ. Это рутинная работа — снижение барьеров развития, улучшение правил игры, развитие инфрастуктуры, уменьшающей экономические расстояния и «трение пространства». В Концепции долгосрочного развития, подготовленной Минрегионом летом, при всех словесных украшениях выбор сделан явный — назад в СССР. Среди базовых задач предлагались восстановление Северного морского пути, железная дорога на Магадан, создание новых промышленных комплексов в Якутии. У нас так много денег и людей, чтобы вновь заселять севера? Такое ощущение, что вытащили из пыльных папок старые советские проекты и вновь пустили в дело.

На мой взгляд, эффективнее опора на две «ноги» — сочетание агломерационного (сервисного) и промышленного роста. Такой потенциал есть прежде всего в поволжско-уральских регионах с городами-миллионниками. Они имеют достаточно высокий душевой ВРП, более диверсифицированную промышленность, сильный бизнес, умеющий работать в российских условиях, быстрорастущий сектор услуг в городах-миллионниках. Наконец, эти регионы показывают хорошую динамику доходов населения. Чтобы использовать их потенциал, необходимо снизить издержки внутриматерикового положения и удаленности.

Очевидная задача — сшивать пространство, сокращать дистанцию путем развития современной дорожной сети. Ну не должно быть мучительно больно добираться от Самары до Екатеринбурга! Понимания у федеральных властей, однако, нет, дорога на Приполярный Урал для них выглядит привлекательней.

Второе — пора снижать уровень централизации налогов, от чего больше всего страдают регионы-доноры, и вводить более прозрачные правила игры в межбюджетных отношениях и госинвестициях. В политике федерального центра до сих пор много особых решений. Например, Татарстан в течение нескольких лет дополнительно получал до 10% доходов в свой бюджет то из Фонда развития регионов, то из средств федеральной адресной инвестиционной программы, то в виде дотаций на сбалансированность. Как выгодно иметь тысячелетнюю столицу! В России все еще нет прозрачной системы стимулирования роста на основе естественных преимуществ и конкуренции регионов. Приоритетами пространственного развития, если судить по федеральным целевым программам, считаются проблемные территории — Юг и Дальний Восток, а также олимпиадный Сочи. Если мы хотим развиваться, не отставая от Китая, приоритеты должны быть иными, расширяющими зоны роста.

— Но этих приоритетов как не было, так и нет. Можно ли совершить прорыв на отдельно взятой территории?

— Можно — снижая барьеры «входа» для любого бизнеса, грамотно используя преимущества. Например, в Самарской области ввод жилья сократился на треть: власти не могут оформить площадки под застройку.

Но в России предпочитают делать ставку на гигантские и затратные проекты: это и канал отмывания бюджетных ресурсов, и политический пиар. А в целом — профнепригодность широкого масштаба. Даже в отсутствие единой федеральной политики региональные власти в состоянии развивать институты привлечения инвестиций. Это самый правильный путь. Да, невозможно изменить налоговую политику государства, но 4% льготы по налогу на прибыль регион может дать бизнесу.

— Именно это несколько лет назад и сделали власти Пермского края. И что-то мы резкого прорыва там не наблюдаем.

— Пока рано судить о результатах, однако идея правильная. В Пермской области темпы роста замедлились, нужно стимулировать приток инвестиций. Власти стремились заинтересовать западных инвесторов проектами в лесопереработке, но у них перехватывают инициативу регионы, находящиеся ближе к центру: там транспортные издержки заведомо ниже. Охота «на слона», то есть ставка на крупного инвестора, себя не оправдала, пришло понимание, что дефекты удаленного местоположения нужно компенсировать более благоприятными условиями для всякого бизнеса и любых инвестиций.

Люди и города

— Вернемся к региональной политике. Что еще может сделать власть на местах?  

— Прежде всего нужно развивать региональные столицы,  затем транслировать накопленный потенциал во вторые города и далее. Очевидно, что Екатеринбург уже не будет развиваться только как индустриальный центр, он становится мотором сервисного развития, концентрируя человеческий капитал. Промышленные функции Нижнего Тагила тоже постепенно дополняются сервисными, хотя и медленнее. Страна модернизируется, и механизм такой же, как и во всем мире: от крупнейших городов к менее крупным и в ближайшие пригороды. Проблема в скорости, городам остро не хватает бюджетных и инвестиционных ресурсов для модернизации. Вопрос ведь не в том, чтобы дать денег, а в том, чтобы не отнимать столько, сколько сейчас отнимают. Любой губернатор старается по максимуму сконцентрировать средства в областной казне, чтобы поддерживать слабые муниципалитеты, а крупные города держать на коротком поводке, перечисляя средства на своих условиях. Такая политика неизбежно приводит к конфликтам, интеграции усилий региональных и городских властей нет.

— Если сосредоточиться на активном развитии городов, что будет с деревней? Что делать с сельскохозяйственным населением?

— Пригородная зона выживает практически везде, в ней минимальны транспортные издержки для агросектора, развиты маятниковые миграции в город на работу. Сельская молодежь все равно будет уезжать, так происходит во всем мире. Другое дело, что проблема мобильности в России ограничена неразвитым рынком жилья и плохой транспортной инфраструктурой. Но даже это не остановит процесс депопуляции села. В периферийных районах областей Центра и Северо-Запада депопуляция через 15 — 20 лет достигнет такого уровня, что агросектор почти вымрет или перейдет на малолюдные технологии. Такие процессы происходили в Швеции, так было в Финляндии. Обезлюдевшее пространство меняет функции, становится в основном рекреационным, и мы никуда от этого не денемся. Для поддержания жизни в периферийном селе нужны мигранты. В Костромской области есть деревня, которая выживает за счет одного корейца, приехавшего из Казахстана. Он весь район кормит: теплицы построил, даже арбузы выращивает. У него трудовая мотивация и энергетика другая. А качество местных жителей  — на бутылку у корейца денег просят, а поработать за деньги не хотят.

— Получается, что процесс миграции из депрессивных районов должен решить проблему нехватки рабочей силы в индустриальных центрах.

— О какой нехватке рабочей силы мы говорим? Дисбаланс на рынке труда в России связан не с физической нехваткой людей, а с тем, что предлагаются рабочие места с низкой оплатой труда, на которые никто идти не хочет. Но свято место пусто не бывает. В течение ближайших лет эти места займут мигранты из Центральной Азии, компаниям придется обучать новые кадры для повышения их квалификации. В некоторых районах Томской области лесопереработкой занимаются китайцы, на строительстве дорог работают узбеки — в течение девяти месяцев по 12 часов в сутки. И никакой головной боли для собственников этих компаний. Бизнес должен снижать издержки, и он это делает, хотя, с точки зрения Трудового кодекса, и варварскими методами. В этих районах нет дефицита рабочей силы, местных «работяг» просто не берут на работу по известной причине — сильно пьют.

— Куда конкретно будет мигрировать население?

— Если судить по статистике, сильнее всего притягивают мигрантов две крупнейшие агломерации (Москвы и Санкт-Петербурга), на юге — Краснодарский край: какой россиянин не любит солнце и море. Сохраняется миграционный прирост в Калининградской,  Белгородской областях. Но многие регионы Европейской России, особенно депрессивные, уже теряют население в миграционном обмене. Продолжается отток из северных и восточных регионов. К ним добавились богатые нефтегазовые округа Тюменской области: потребность в 
рабочей силе в сырьевой экономике невелика. Молодежь уезжает на учебу, и многие не возвращаются. Россиян становится меньше, и миграционной подпитки в будущем хватит только для московской столичной агломерации.

— Можно ли остановить отток населения из северных территорий за счет диверсификации экономики, что пытается сделать губернатор Югры Александр Филипенко?

— Диверсифицировать экономику моносырьевого северного региона сложно, издержки высоки. В ХМАО пытаются развивать лесную отрасль и лесопереработку, но качество леса на болотах низкое, а рабочая сила дорогая. Власти считают, что закупка и внедрение новых технологий помогут выйти на рынок с конкурентоспособной продукцией. Получится или нет, посмотрим. 

Как мы теряем Дальний Восток

— Хорошо, почему мы потеряем Центральную Россию, понятно. А Дальний Восток отчего не растет?

— Первая причина — резкое удорожание стоимости жизни в начале 90−годов. Заработки его не компенсируют, поэтому народ уезжает. Неверно говорить, что Дальнему Востоку не хватает работников, там нет дефицита рабочей силы. Рынок труда сжимается, всю большую долю его составляют так называемые бюджетные рабочие места, экономика создает мало рыночных рабочих мест. Помимо удорожания жизни развитию Дальнего Востока мешает плохой инвестиционный климат, проще говоря — бандитский капитализм. Бизнес вынужден нести большие издержки на охрану собственности. Еще совсем недавно портовые терминалы крупнейших российских экспортных компаний были оснащены  вышками с автоматчиками. Федеральные власти пытаются исправить экономическую ситуацию путем закачивания денег через мегапроекты. Для проведения саммита АТЭС во Владивосток будут вложены миллиарды долларов. Планируется построить 4 ­— 5 тыс. гостиничных мест в четырех-пятизвездочных отелях европейского класса. Кто там будет жить после саммита? Говорят, это будет центр игорного бизнеса для обслуживания туристов из стран Азиатско-Тихоокеанского региона. То есть люди будут сначала играть в казино, а потом выходить на улицы города, имея все шансы потерять выигранные деньги? Решение спорное еще и по другой причине. На Дальнем Востоке два крупных центра. Почему же Хабаровск не получает значительной поддержки? Нужно развивать связку двух центров, которые будут удерживать
дальневосточную зону. Но у нас государственные инвестиции идут прежде всего на пафосно-статусные проекты — Олимпиаду, саммит АТЭС и так далее. Я уже не говорю о том, что объем неэффективно израсходованных в авральном режиме средств будет заведомо больше.

Нероссийский феномен

— Экономическое неравенство территорий — чисто российское явление?

— Оно есть везде, разница в уровне (в развитых странах оно меньше) и в механизмах, смягчающих их влияние. В США внутреннее неравенство нивелируется очень высокой мобильностью населения. В странах догоняющего развития территориальное экономическое неравенство велико и усиливается. Всюду, а не только в России, экономика концентрируется в территориях, обладающих естественными преимуществами. Схожий уровень регионального неравенства имеют Китай, Бразилия. Государство, перераспределяя ресурсы, пытается уравнять социальные возможности населения. Для развитых стран это более важная задача, чем для стран догоняющего развития, которым нужно повышать конкурентоспособность. Россия здесь — между двух стульев: традиции выравнивания сильны, но реально она в другой группе стран.

— Может быть, тогда просто перенести столицу на периферию?

— Все возможно, но нужно понимать — зачем. Это делалось в разных странах по двум основаниям. Первое: два крупных города конкурируют за лидерство, в результате совсем в другом месте создается административная столица: в Канаде — Оттава между Монреалем и Торонто, в Австралии — Канберра между Мельбурном и Сиднеем. У нас Москва с Питером тоже соперничают, но это соперничество при разном «весе». Второе основание — политико-экономическое, для формирования так называемых «точек роста». В 50 — 60−е годы считалось, что перенос столиц резко ускорит развитие внутренних регионов. Так возникли новые столицы Бразилии, Пакистана и др.  Но, как показывает опыт, эти города так и остались чисто административными центрами, эффект роста слабо затронул окружающие территории. В Казахстане перенос столицы был политическим шагом: Астана быстро развивается как центр управления и сервисной экономики. Но цена этого шага огромна. Конечно, Москва задыхается, ее функции гипертрофированы, но от переноса столицы и вам, и нам лучше не будет: слишком дорогое удовольствие.

— Как экономическое неравенство отражается на уровне социальной обеспеченности населения?

— Они коррелируют, но не совпадают: на социальное выравнивание работают трансферты из федерального бюджета. Качество жизни населения различается меньше, чем экономические показатели территории. Определенную роль играет социальная политика самих регионов. Примерно в каждом пятом субъекте 70 — 80% бюджета идет на социальные цели. Есть регионы, которые считают, что надо сильнее поддерживать ЖКХ, и такая политика обусловлена приоритетами властей региона — поэтому москвич оплачивает немногим больше половины стоимости услуг ЖКХ, а житель Подмосковья — все 100%.  В Ингушетии, Чечне и Дагестане намного выше доля расходов на социальную помощь, в основном это выплаты населению, а на образование, здравоохранение тратится меньше, чем в других регионах. Вот такая вертикаль получается.

— Каков ваш рецепт территориального развития в России? 

— Думаю, необходим опережающий рост крупных агломераций как каркаса модернизации страны. Это реальный тренд в рыночной экономике. Мои коллеги Андрей Трейвиш и Татьяна Нефедова провели исследование и статистически установили нижнюю границу для более успешных городов: около 250 тысяч жителей, выше нее находятся почти все столицы регионов. Такие города легче пережили кризисный период и быстрее росли в годы подъема. Есть немало и менее крупных городов с быстрым ростом благодаря тем или иным преимуществам, жизнеспособных пригородных территорий. Но как ускорить сдвиг модернизации вниз, в небольшие города, а затем и на сельскую периферию — не знаю, у меня нет рецепта. Слишком велико в России «трение пространства» и слишком слаба энергетика и низовая самоорганизация людей для развития реального местного самоуправления.